В 1768 году Андрей Тимофеевич Болотов уезжает в своё имение Дворяниново в связи со смертью Екатерины II и тем, что имение в Богородицком уезде перешло в собственность графа Бобринского А.Г., внебрачного сына императрицы. Болотов отказался быть управителем имения графа Бобринского.

О жизни и деятельности Болотова довольно много написано самим им и теми, кто изучал его деятельность. А.П.Бердышев писал в своём труде "А.Т.Болотов", изданном в 1949 году, что самой плодотворной в области сельского хозяйства была деятельность Андрея Тимофеевича в Богородицке. Сохранились воспоминания внука его - Михаила Павловича, который описывает жизнь деда в Дворянинове. Напечатаны воспоминания в журнале "Русская старина в 1913 году.

"Вот образ жизни моего деда, порядок которого остался неизменным почти сорок лет, именно с 1797 по 1833 год, т.е. по год его кончины. Андрей Тимофеевич вставал всегда очень рано (летом в 4-м часу, а зимою в 6-м), после утренней молитвы он прочитывал одно из утренних размышлений на каждый день года, потом садился за свой письменный стол и записывал:

1. В "Книжке метеорологических замечаний" погоду вчерашнего дня и наступив-шего утра, т.е. сколько градусов по термометру, какое состояние или изменение ба-рометра, какой ветер и какое небо при восходе солнца. Весь этот труд, кажется, за 52 года постоянных отметок, кончины Андрея Тимофеевича отправлен отцом моим, Павлом Андреевичем, в Санкт-Петербург - в Академию Наук, которая с признательностью приняла этот подарок, ибо подобных наблюдений и за столь продолжительный период времени в средней России никто не делал.

2. В "Журнале вседневных событий" записывались занятия и приключения, бывшие в течение прошедшего дня, т.е. чем именно он занимался, какия приходили ему идеи или размышления, а если были гости, то какой в особенности занимательный был разговор или рассказ. Всё это он успевал сделать до того времени, пока весь дом поднимается на ноги и бабушка моя пришлёт ему чая. Дедушка очень любил чай и пивал его однообразно, а именно: первую чашку выпивал самого горячего чаю, вторую с куском хлеба (если не было бубликов, крендельков или обварных тульских калачиков), третью и четвёртую чашки пивал уже - как он выражался - с прохлаждением, при этом Андрей Тимофеевич читал любимыя свои "Гамбургския газеты" и выкуривал трубку турецкого табаку, который у него всегда был смешан с травою мать-и-мачеха и смочен для приятного запаха раствором каскарилы. Он уверял, что курить эту смесь и запивать чаем очень здорово. Мой отец и два зятя его постоянно при этом следовали совету Андрея Тимофеевича. Во время чтения он доставал иногда тетрадь под названием "Магазин достопримечательностей"; в этот "Магазин" вписывал он всё, что находил особенно замечательным. Потом принимался за свои сочинения и таким образом в описании проводил время до обеда. В первом часу Андрей Тимофеевич садился за стол: обед состоял из 4-х, иногда из 5-ти блюд (холодного, горячаго, соуса, жареного и пирожнаго), - кроме кваса, он ни чего не пил: потом отдыхал ровно час, а проснувшись всегда любил чем-нибудь полакомиться и в особенности любил фрукты. В 5 часов приходил в диванную пить чай, во время которого любил слушать чтение газет, и так проводил вечер, а в 9 часов ужинал и тотчас уходил спать.

Постоянно он проводил таким образом каждый день осенью и зимою, а весною и летом занятия в саду давали некоторое изменение в дневных занятиях, так что он занимался сочинениями только в ненастные дни.

Отношения к своим крестьянам и дворовым были наилучшая; даже посторонние крестьяне во всем округе считали его благодетелем. Редкой день, что не приходили к нему издалека вольные за помощью или за советом. Андрей Тимофеевич умел с ними разговаривать, шутить, обо всём распрашивать и, безвозмездно наделяя простыми ле-карствами, удачно помогал страждующим; в особенности были замечательны его вылечки застарелых болезней посредством электричества, - для чего собственными руками он устроил у себя в кабинете машину с лейденскими банками и с различными аппаратами, применяясь к разным болезням; по этому предмету он также много писал.

В последние два десятилетия его жизни, Кирсановския его деревни - Болотовка и Александровка (с лишком 300 душ) были переданы ка-жется с 1813 года, в полное управление отцу моему с тем, чтобы он давал ему ежегодно по 1000 рублей.

В год смерти дедушки (1833) в Дворянинове из 109 душ числилось 57 дворовых мужеского пола и столько же женского пола, которых нужно было прокормить, но он ими не только не тяготился, но напротив веселился. Кроме ближайшей к нему прислуге, - т.е. двух или трех лакеев, двух кучеров и поваров, которым он давал жалование и одевал, - у него была в сборе так называемая им рота молодцов: 20 человек, а иногда более обязаны были ежедневно с лопатами и заступами являться на работу в сад, собираясь всякое утро к его крыльцу. Они окапывали старые яблони, обмазывали и очищали их, пересаживали молодыя из питомника, огораживали сады и делали разныя работы по украшению грудильного сада... Почти каждый из них самоучкой знал какое-нибудь мастерство, а потому осенью, будучи отпущены в Серпухов на фабрики для заработков, они могли в шесть месяцев приобрести достаточную сумму для окопирования себя, не требуя от него в течение года жалования и шестимесячного продовольствия, т.е. месячины, а с наступлением весны он требовал их к себе и соображаясь с ранним вскрытием весны, старался ранее кончать осенние работы. Эта дворня действительно доставляла ему удовольствие и прибыль, ибо сады восхищали его и, десятилетней сложности приносили не менее 3.500 рублей ассигнований в год чистаго дохода - сумма, по тогдашнему времени, не только достаточная для аккуратного прожития старичкам, но даже громадная, так что он ежегодно мог уделять некоторую часть сбережения.

Любопытна судьба этого "сбережения": привожу отрывок из письма Андрея Тимофеевича к отцу моему, в феврале 1822 года, письмо это как нельзя лучше рисует нравственную личность дедушки: "Любезный друг, Павел! Благодарю тебя... отвечает на его письмо, исписывает целую страничку и потом продолжает): "Теперь скажу тебе, мой друг, какую неожиданную, гадкую штуку сыграл со мной мой кучер, Петрушка. Во вторник ночью, подговорив приятеля своего (соседского) кучера Степку, они свели с конюшни Андрея Михайловича (Болотова) пару лучших его лошадей, и забравшись ко мне из-под горы в окно кладовой, выломав железную решётку, утащили мой дубовый изголовок, окованный железом. Ничего не ведая о таком ночном событии, я напился уже чаю и собирался приняться за урочную работу - составления записок, как присылает к нам с того двора Андрея Михайловича гонца известить о случившейся у него покраже и сообщает мне, что он хватившись беглецов, разослал уже погоню по разным направлениям, что, по слухам, и у меня в доме должно быть неблагополучно. Тут только объяснилось, что по деревне уже хватились и нашего молодца, который не явился в конюшню на уборку лошадей, но мне о том не сообщили, не желая безвременно тревожить. Вслед за тем вбегает плача и рыдая наша Пелагея (старушка ключница); с трудом добился от неё толку: оказалось что она, услыхав тревогу, вздумала отпереть кладовую и как увидела, что окно выломано, а изголовка не оказалось, так ну и вопить и голосить на весь дом. Тут начались розыски и разведки, а у нас с женою пересуды: как дескать псы наши не почуяли воров, чего же смотрел караульный и как так могли эти мошенники вдвоём выволочить такую тягость по глубокому снегу, - ибо по следам видно было, что они по самой круче оврага тащили его вдвоём, а как добрались до верхней сажелки, то на льду и след их пропал; к тому же заметно, что ночью порядочная несла позёмка..." Заканчивает свое письмо Андрей Тимофеевич тем, что очень сожалеет не об украденном сбережении, а о рукописях.