Версия

Марина Владимировна Петрова — кандидат искусствоведения, ведущий научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи, автор целого ряда статей на тему «Духовные искания в русском искусстве второй половины ХIХ века».

Странное банкротство

В самом начале 1990-х годов средства массовой информации сообщили о том, что какой-то клерк, сидя то ли в Гонконге, то ли в Малайзии, буквально в одночасье обанкротил некое английское финансовое учреждение под названием «Берингс-банк». Банк этот у нас совершенно неизвестен, если только в узких кругах специалистов. И можно было бы пройти мимо этого сообщения, если бы ему не сопутствовали тогда две любопытные исторические справки.

Оказывается, в свое время Александр I именно в этом банке якобы взял заем для войны с Наполеоном. А сам этот банк был основан, как выяснилось, ровно 200 лет тому назад. Некоторыми журналистами называлась даже дата его возникновения — 1792–1793 годы.

Во всей этой истории лично меня заинтересовало лишь одно обстоятельство. Нет, не сам внешний долг. К тому времени это было уже давно сложившейся нормой межгосударственных отношений, включивших в свою орбиту и Россию также. Странно другое. Почему Александр I, занимая деньги у английской стороны, берет их не в солидных учреждениях, давно и прочно зарекомендовавших себя, с которыми Россия издавна поддерживала самые тесные финансовые отношения, а в малоизвестном тогда «Берингс-банке», насчитывавшем к тому времени всего лишь два десятка лет своего существования? Почему, скажем, не банкирский дом «Гармен и Ко», осуществлявший переводы государственных платежей, с которым напрямую сотрудничала Придворная контора барона Раля и Роговикова? Почему не банки «Джулиус Ангерстайн», «Сэлби и Ко», к услугам которых не раз обращалось российское правительство?

Даже если денежный мешок братьев Берингов весил не меньше, чем все остальные, тем не менее в перечне финансовых фирм, с которыми Россия официально имела дело, «Берингс-банк» не значился. И еще. Меня почему-то «зацепило» пересечение двух, казалось бы, абсолютно далеких друг от друга событий, происшедших практически в одно и то же время.

Как раз в январе 1793 года Алексей Григорьевич Бобринский, внебрачный сын императрицы Екатерины II, отказался возвратиться в Петербург, куда ему наконец-то, после десяти лет запрета, разрешили прибыть в связи с предполагавшейся его женитьбой на немецкой принцессе Фредерике Баденской. То ли по случайному совпадению, то ли нет, но, можно сказать, в то же самое время возникает и «Берингс-банк», в котором спустя двадцать лет Александр I берет в долг, надо полагать, кругленькую сумму. Войны стоят недешево!

А нет ли между всеми этими событиями — бунтом Алексея, созданием «Берингс-банка» и кредитом России — какой-то невидимой миру связи? Предположение не столь уж беспочвенное, поскольку доподлинно известно из многих источников, вплоть до Павла I, что в свое время Екатерина Великая действительно осуществила весьма приличный перевод для Алексея именно в Английский банк. Правда, до сих пор точно не известно, в какой именно. Выяснив адрес, дату и сумму перевода, можно будет тогда подтвердить или опровергнуть выдвинутое нами предположение о взаимосвязи данных фактов.

По мере погружения в материал дело это все более запутывалось, словно чья-то воля усиленно старалась сбить поиск с пути истинного. Под ее действие, между прочим, попала не только одна я, но в свое время даже такой известный в прошлом историк, как Петр Бартенев, которому мы, собственно, и обязаны обширной публикацией документов из самых разных источников относительно семейства графов Бобринских, и в первую очередь самого первого в роду — бастарда Екатерины II — Алексея.

В статье, предварявшей ту, столетней давности, публикацию, Петр Бартенев, упоминая об «английских деньгах», называет и имя Григория Григорьевича Орлова, имевшего якобы самое непосредственное отношение к их переводу. При этом никаких ссылок, никаких документальных подтверждений факта причастности Орлова к данному делу не приводится.

Просмотрев от корки до корки всю «Окладную книгу прихода—расхода Кабинетных Ее Величества денег», мы не встретили ни одной записи, даже намекающей о передаче графу Орлову столь внушительной суммы. Нет никаких указаний о выделении ему «английских денег» из государственных банков и казначейства. И тогда нам остается последнее: предположить, что эти деньги были выписаны Орлову из Сохранной казны, которая создана по указу Екатерины от 20.XI.1772 года при Воспитательном доме как разновидность банка и куда она в самом начале 1773 года распорядилась переводить все свое полковничье жалованье, а также доходы с волостей, приобретенных для Алексея. И следовательно, сам перевод «английских денег» мог быть осуществлен не ранее этого времени. Но тогда под большим вопросом оказывается само участие в деле Г. Г. Орлова, так как именно в этот период императрица порывает с ним. И сразу же возникает следующий вопрос: откуда у П. Бартенева информация о непосредственном отношении к этому делу князя Орлова?

Но что же подвигло Екатерину на осуществление перевода денег в английский банк для Алексея? Должна же быть какая-то конкретная, вполне реальная и, видимо, очень важная причина, вызвавшая необходимость сосредоточить для него, как пишет Бартенев, в «Английском банке большие деньги»¹.

Поскольку никаких документов, подтверждающих время «английского перевода», у нас нет, попробуем поискать эту причину в различные периоды жизни Алексея Бобринского.

Начнем, естественно, с 1762 года, времени рождения Алеши (11 апреля) и вступления Екатерины на престол (28 июня).

Хорошо известно, что уже в 1763 году она приобрела большое тульское имение на 11 000 душ крепостных для своего бастарда. Регулярно навещала мальчика в Елизаветино (под Петербургом), где он в семье бывшего камердинера, а ныне камергера В. Г. Шкурина окружен трепетной любовью, вниманием и заботой.

В 1766 году она отправила Алексея в Швейцарию для поправления здоровья. Через год вернула мальчика в Россию и летом взяла с собой в свое путешествие по Волге. В 1770-м по настоянию Г. Г. Орлова отправила его в Военную школу в Лейпциге. Собственно, этими обстоятельствами и ограничивается ее внимание к своему малолетнему сыну. Екатерина молода, увлечена до страсти Орловым, но при этом главная ее забота— укрепление своего положения на троне.

Можно, конечно, предположить, что деньги перевели в связи с поездкой Алеши в Швейцарию. Но тогда при чем тут Англия? Не проще ли было воспользоваться швейцарским банком напрямую, а не ходить за деньгами окольными путями? Но даже если швейцарские банки в ту пору и не пользовались такой известностью и славой, как теперь, то почему не обратились к услугам крупнейшего в Голландии и вообще в Европе банкирского дома «Гопе и Ко», с которым правительство Екатерины II работало в самом тесном контакте?

По той же логике отпадает и, так сказать, «английское» финансирование четырехлетнего пребывания мальчика в Военной школе, где он находился с 1770 по 1774 год, на что ежегодно выплачивалось 2438 рублей 71 копейка² из так называемой «комнатной суммы», то есть принадлежащей лично императрице. Кстати, в счет этой суммы входило и содержание двух сыновей В. Г.Шкурина, обучавшихся в той же Военной школе. Деньги на их содержание вряд ли, миновав Германию, были бы переправлены в Англию. Тем более что в Гамбурге находилась возглавляемая банкиром Мартином Дорнером Контора Копенгагенского банка, с которой Россия также поддерживала довольно тесные отношения.

Но может быть, что-то угрожало жизни Алеши в России или кто-либо пытался использовать против императрицы сам факт имеющегося у нее незаконнорожденного сына? По этой причине, безусловно, могла возникнуть мысль переправить мальчика за границу, защитив тем самым от посягательств и его, и себя. А в связи с этим и перевести в банк той страны, где он будет жить, соответствующую сумму денег, которая давала бы приличные проценты, обеспечивающие ему безбедное существование. Но фактический ход событий в период 60-х годов не дает нам никаких оснований для подобного рода предположений. И в архивных документах не находим мы никаких свидетельств, даже отдаленно напоминающих о какой-либо угрозе использовать ребенка в качестве шантажа против Екатерины. А если нет причины, то нет и следствия.

Попробуем поискать Алешины деньги в 1770-годы. Может, здесь нам повезет больше. Осенью 1772 года Екатерина, уже будучи не в состоянии переносить вечные измены Григория Орлова, решила подвести черту под десятилетней совместной жизнью с ним. И тогда, оставшись одна, она вплотную занялась дальнейшим устройством судьбы своего ребенка. Как известно, Екатерина II в своих отношениях с сыном постоянно выдерживала дистанцию и откровенно своих объятий ему не раскрывала, но она и не забывала о нем. И теперь, осенью 1772 года, она не только не отдалилась от него, но приняла на себя всю полноту ответственности за его жизнь, безопасность и благосостояние. По этой причине и начал вызревать в ее голове план относительно Алексея, с чьим незаконнорожденным происхождением его царствующая мать так никогда и не смирилась. И весь ее план был направлен на преодоление этой жестокой несправедливости по отношению к ее сыну. Она приобретала для него имения, строила дворцы в Петербурге, на тульской земле и в Подмосковье, сколачивала капитал. Иными словами, она закладывала прочный фундамент его материального благосостояния.

Его затянувшееся путешествие сначала по России в течение года (1782–1783), а затем про Европе (1783–1788), где он провел целых пять лет, — веский довод в пользу необходимости денежного перевода, дабы поддержать молодого человека за границей. Сильный аргумент, в поддержку которого говорит и тот факт, что в 1777 году граф Г. Орлов женился, а в 1780-м отправился за рубеж. Удобный случай, чтобы загодя, предваряя будущее европейское путешествие Алексея, и перевести для него деньги, которые наверняка ему там понадобятся. Если Екатерина рассчитывала свой план на двадцать лет вперед, то исключать такого шага, как заранее обеспечить жизнь Алексея в чужих краях, мы не можем. Казалось бы, все сходится.

Но во-первых, из Инструкции³, полученной от своего опекуна И. И. Бецкого, А. Бобринский знал, что будет получать ежегодно 34 645 рублей. Во-вторых, нет никаких сведений о распечатывании Алексеем своего английского счета. И даже более того. Когда у него за границей образовались долги в 74 000 рублей, мать почему-то не открывает ему тайну английских денег, дабы расплатиться с кредиторами, а в полтора раза увеличивает его годовой доход. Мало того, для лишней страховки просит своего давнего корреспондента Мельхиора Гримма не отказывать Алексею в субсидиях, если у того будет нужда в деньгах. Это при годовом-то доходе Алексея, возросшем до 60 000 рублей!

Ничего не слышим мы об «английских деньгах» даже тогда, когда, спустя два года, в Париже выявился его колоссальный — миллионный — долг. Екатерина при этом даже пальцем не пошевелила, чтобы покрыть его, а только велела Алексею немедленно возвращаться в Россию, где и поселила его в 1788 году до поры до времени в маленьком провинциальном городке Ревеле.

Что же касается Григория Орлова, то он, прожив за границей два года, после смерти горячо любимой жены вернулся в Россию 25 октября 1782 года. Это горе настолько сразило его, что он вскоре сошел с ума и через полгода (13 апреля 1783 года) скончался в Москве. Таким образом, иметь отношение к делу в 80-е годы он уже никак не мог.

Как видим, ни в первое, ни во второе десятилетия екатерининского царствования ситуация с «английскими деньгами» никак не просматривается. Еще менее различимы здесь следы Григория Орлова. Более того, ни в жизни Алексея, ни в жизни самой императрицы не возникает ни в 60-е, ни в 70-е годы никаких коллизий, а тем более опасных ситуаций, которые могли бы вызвать самоё необходимость переправить деньги в Англию. Правда, вскоре после женитьбы Павла Петровича в 1773 году его молодая жена Наталия Алексеевна, подстрекая мужа, попыталась было «свалить» свою свекровь. Но Екатерина, имевшая везде свои глаза и уши, сыграла на опережение, и у Малого двора, как называли великокняжескую семью и ее окружение, ничего не вышло. Подавленный своим поражением, Павел уже никогда ничего подобного, да еще столь откровенно, не предпринимал. Он был счастлив, что остался в живых и что никаких «оргвыводов» от матери не последовало. По времени вся эта история с заговором продолжалась недолго. Поэтому принимать какие-то чрезвычайные меры безопасности относительно Алексея не пришлось. Даже в 80-е годы, когда, казалось бы, весь ход событий его разгульной жизни за рубежом всячески способствовал тому, все равно никаких свидетельств о самом факте существования «английских денег» нет, и уж тем более к ним в эти годы никакого отношения не мог иметь Григорий Орлов.

А вот в 90-е годы положение существенно меняется. Именно тогда возникает насущная потребность перевести деньги в иностранный банк, и не абы в какой, а только в английский. Тому было две причины. Одна, как положено, внутренняя, обусловленная бунтарским поведением Алексея, а вторая — внешняя, точнее, внешнеполитическая, когда сама Екатерина II так неудачно и так неожиданно попала в сети, расставленные для нее Англией.

И здесь мы вынуждены вернуться к той январской истории 1793 года, когда Алексей, узнав по дороге в Петербург об истинных намерениях императрицы относительно него, с полпути возвращается к себе в Ревель. А намерения Екатерины II были таковы: женить Алексея на принцессе Фредерике, родной сестре жены Александра Павловича, которого бабушка погнала под венец в возрасте неполных шестнадцати лет. Официальное родство с царской семьей давало ее бастарду не только независимость и богатство, но и защищенность, а также вожделенное социальное равенство с великими князьями.

Да, можно было бы многое успеть и многого достичь за то время, что оставалось до предполагаемой ею коронации Александра. Можно было бы заложить в его отношения с Алексеем даже за такой короткий срок прочный фундамент, а она бы уж постаралась оградить его от возможных поползновений недоброжелателей разных мастей и званий.

Наконец, даже за то небольшое время, что оставалось до совершеннолетия старшего внука, можно было бы успеть приобщить Алексея к основам государственного управления, опираясь на высокий уровень его образованности, а также на те специальные знания, что получил он во время своего путешествия и по России, и по Европе. Неприезд Алексея означал полный крах всех мечтаний и надежд, всех планов, осуществляемых императрицей в тайне от всех в течение не одного десятилетия. План, ради которого она принесла столько жертв, пойдя даже на крайнюю меру, отказав и себе, и сыну на протяжении десяти лет в возможности не только видеться, но даже переписываться друг с другом, дабы не давать никому, и прежде всего Павлу, ни малейшего повода для каких-либо подозрений.
Алексей лишил мать возможности восстановить всего лишь одно, последнее, но, может быть, самое важное звено в цепочке, которой бы она и повязала их обоих: «левого» сына и старшего внука.
А теперь они так и останутся не только незнакомыми между собой, но и чужими друг другу людьми. И как все пойдет дальше, одному Богу известно.

Она боялась сейчас за сына, может быть, больше всего на свете, словно предчувствуя, что и ей осталось недолго. Боялась не успеть передать власть Александру, и тогда трон по праву перейдет ее прямому и законному наследнику Павлу Петровичу, который, она была убеждена, начнет сводить счеты с Алексеем, вымещая на нем свою обиду на мать, от которой ему не было ни любви, ни ласки, ни свободы, ни власти. И он, конечно же, припомнит Алексею активнейшее участие его отца, Г. Г. Орлова, в свержении Петра III. Алексею не приходится ждать милостей от нового государя. Он, конечно, отберет все, что она скопила для своего бастарда, и непременно лишит его свободы, а то и самой жизни. И вот тогда может случиться так, что Алексею, потерявшему здесь все, придется бежать за границу, где ему, обездоленному и не имеющему никого во всем белом свете, и понадобятся средства к существованию. И средства немалые, поскольку эта европейская ссылка может стать для него пожизненной. И значит, надо обеспечить безбедную жизнь не только для него, но и для будущей его семьи, его детей и потомков. А учитывая при всем том проявившуюся еще с кадетских времен способность Алексея легко и быстро набирать долги, речь в данном случае должна идти не о десятках и даже не о сотнях тысяч рублей, а о сумме с гораздо большим количеством нолей.

Вот какова, по нашей версии, первая, и весьма существенная, причина появления «английских денег». И следовательно, время их перевода — не ранее 1793 года.

Компромат

Но почему деньги ушли именно в Англию, а не в какую-то другую страну? Самый, казалось бы, простой ответ: да потому, что в это время Англия из всех европейских стран оставалась единственной, не охваченной огнем наполеоновских войн. Но при всем том в Голландии все еще продолжали действовать, правда не столь широко, как раньше, некоторые банкирские дома. В частности, «Гопе и Ко», сотрудничество с которым не прерывалось даже в эти тяжелые времена. Все не так просто, как может показаться на первый взгляд...

Здесь наши предположения и логические построения должны уступить место фактической истории России времен царствования Екатерины Великой.

Во время второй войны с Портой (1787–1791) в ходе успешных боевых действий к 1790 году стало все более вырисовываться главное направление для русских войск — нижнее течение Дуная.  В результате штурма Измаила (11.XII.1790) — основы турецкой обороны — крепость пала. Поражение турок было сокрушительным. И хотя русское правительство не было заинтересовано в продолжении войны, тем не менее такая громовая, победная точка в конце ее могла очень скоро трансформироваться в многоточие. Ведь с падением Измаила открывался оперативный простор для дальнейшего продвижения русской армии на юг, в сторону Константинополя. Центр православного мира, он был вожделенной целью так называемого «греческого проекта», согласно которому на освобождаемых от турецкого ига территориях православных государств должно было возникнуть под эгидой России греческое государство со столицей Константинополем. И царь уже был для него готов — младший внук императрицы великий князь Константин Павлович.

Поскольку события на театре военных действий развивались благоприятно, то Екатерина II с полной уверенностью в победе занялась даже составлением правительства для будущего государя.
В случае наращивания военных успехов русской армии и флота с вытекающими отсюда последствиями начинается прямое и откровенное усиление позиций России в этом регионе, который уже давно опекала, держа под неусыпным оком, Англия. Присутствие здесь России, да еще в форме Греческого государства, не входило в британские планы.

Где гарантии, что Россия, укрепившись на берегах, противолежащих Турции, в виде марионеточного Греческого государства, не начнет своего дальнейшего продвижения не только на Запад, освобождая на Балканах братьев по крови и вере, но и вытеснение отсюда английского присутствия, о чем и заявлял тогда лорд Белгрейв: «Как только русские пройдут Дарданеллы, они, конечно, будут поддержаны коварными греками, и где потом кончатся их завоевания, один Бог может сказать»⁴.

Примечательно, что как раз в эти годы отношения между обеими странами были дружественными. Но при всем том Англия, как известно, всегда придерживалась однажды заведенного правила: у туманного Альбиона нет вечных врагов и вечных друзей, а есть только вечные интересы. И, защищая свои собственные интересы, распространявшиеся за тысячи километров от Лондона, Англия вдруг потребовала от России немедленного прекращения военных действий, возвращения русской армии и флота в пределы России и перемирия с Портой. А в качестве веского аргумента выставила, заручившись предварительно поддержкой Пруссии, военную эскадру.

Подобного рода требования выдвигаются только в двух случаях: или если данная сторона обладает оружием, гораздо более мощным, чем противник, или если располагает убийственным компроматом, способным не только урезонить своего противника, но и вообще вывести его из игры.

Англия, как известно, никогда не была слабым государством и всегда умела заставить считаться с собой. Ее флот был одним из самых сильных в мире, но все же ее мощь была не настолько велика, чтобы в такой, можно сказать, ультимативной форме диктовать свои условия. И кому? Российской империи, которая была к тому времени на пике своего взлета в эпоху екатерининского царствования.

Стало быть, остается второй вариант: компромат. И здесь мы не далеки от истины. В портфелях английской дипломатии находились копии с оригиналов писем Екатерины II, написанных ею еще в конце 1750 — начале 1760-х годов тогдашнему посланнику Великобритании при русском дворе Чарлзу Уильямсу. Правда, по просьбе тогда еще великой княгини все ее письма по прочтении возвращались к ней обратно. Но предусмотрительная Екатерина Алексеевна не знала, что при этом каждый раз с них снимаются копии. Эти письма свидетельствуют не только о прямом и непосредственном участии жены наследника русского престола в заговоре 1757 года, но и о согласовании ее действий с английским посольством, где она не раз занимала деньги. И немалые! Правда, став императрицей, она вернула свой долг — 40 000 рублей, чем ввела английское правительство в великое смущение. В одном из писем к Ч. Уильямсу Екатерина прямо называет его одним из тех, кому она в случае обретения самодержавной власти будет обязана своей победой.

Тогда Елизавете Петровне не удалось полностью раскрыть заговор и добиться истины. Все компрометирующие себя документы, а тем более следы, ведущие к английскому посланнику, великая княгиня успела уничтожить и, можно сказать, сухой вышла из воды. Но мысль о возможности самоличного правления крепко засела в ее голове. И как только розыскные и следственные действия Елизаветы Петровны, исчерпав себя, затихли, жена престолонаследника активизировалась вновь. Уже в августе 1761 года она писала все тому же Уильямсу: «Я занята теперь тем, что набираю, устраиваю и подготавливаю все, что необходимо для событий, которого Вы желаете: в голове у меня хаос интриг и переговоров»⁵.

Идея заговора — свержение в случае смерти Елизаветы Петровны ее законного восприемника Петра Федоровича и возведение на престол его жены, не только не заглохла тогда, но разгорелась в 1762 году с еще большей силой. Правда, вскоре после своего восшествия на престол она без малейшего смущения говорила И. И. Бецкому: «Я царствую по воле Божией и по избранию народному»⁶. Именно под таким соусом — «избрание народное» — и подавалось в те июньские дни 1762 года ее вступление во власть.

В случае опубликования переписки Екатерины с английским послом все тайное, тщательно оберегаемое, сразу станет явным, обнаружив вероломные, заранее спланированные действия. Причем спланированные иностранным государством, помощью которого для достижения своей преступной цели воспользовалась ныне царствующая российская императрица. Тем самым она лично не только допустила, но и способствовала вмешательству этого государства во внутренние дела России. Вмешательству, имевшему для страны тяжкие последствия — смерть ее государя Петра III. Более того, соединив воедино образ чужеродной немки Екатерины и Англии, можно было бы при желании подать этот заговор как нацеленный не только и даже не столько против Петра III, сколько против России, в которой Екатерина взошла на престол при полной моральной, политической и, что очень существенно, материальной поддержке Англии. Ее интересы, возможно, она отстаивает и теперь, то есть изменяет России, предает ее. Да мало ли как могут повернуть дело заинтересованные лица. Ясно одно: что партия Павла Петровича сразу же начнет резко набирать силу и популярность. А кроме того, «русский Гамлет» мог смело надеяться в этой ситуации на солидную помощь давней противницы Екатерины — Пруссии.

Прибавьте сюда владевший императрицей страх перед экспортом французской революции, а также усиленный всплеск бунтарских страстей в Польше. Наконец, опасность уже реальной антирусской коалиции Англии и Пруссии. Из-за возможной одновременной активизации действия по всем этим направлениям как внутри страны, так и за ее пределами на Екатерину начнет накатываться такая мощная волна, что ей не устоять перед этим девятым валом. Исход будет известно какой: Павел на троне, а она — в Шлиссельбургской крепости, если повезет. А о худшем лучше не думать.

Екатерина II была матерым политиком, но даже она была не в состоянии принять этот вызов судьбы. Нет, она не сдалась, но пришлось надеть на себя маску смирения и послушания. А вскоре на юг действительно полетели приказы о прекращении военных действий, об отводе войск, о подписании перемирия и тому подобные.

Но игра, затеянная Екатериной, была лишь временным отступлением, а вовсе не капитуляцией. Со своим поражением она не смирилась бы никогда. Потому и стала копить силы, ожидая удобного момента, чтобы вывернуться, вырваться из-под политического пресса Англии. Подтверждением тому — второй, а затем и третий разделы Польши, способствовавшие несомненному укреплению российских позиций в Европе; успешно начатый вскоре персидский поход, доставивший, надо полагать, немало забот и волнений Британскому королевству.

Неоспоримым доказательством здесь, кроме всего прочего, может служить и сам факт замужества (1794) дочери Екатерины II и Светлейшего князя Г. А. Потемкина — Елизаветы Григорьевны Темкиной. Ее муж, грек Иван Христианович Калагеорги, должен был, по замыслу императрицы, стать в новом Греческом государстве премьер-министром. Государыня никогда бы не согласилась на этот брак, кстати, ею же и устроенный, если бы не верила в свою победу. Данное обстоятельство оказывается весьма существенным аргументом в защиту выдвинутой нами версии о той блестящей карьере Алексея, которую вынашивала императрица в течение двадцати лет. Если ее дочь, как жена будущего премьер-министра, должна была таким образом стать второй, после царицы, дамой в новоявленном Греческом государстве, то нам остается лишь догадываться, какое будущее готовила своему незаконнорожденному сыну его Августейшая мать.

Во избежание возможных неприятностей она постаралась максимально продвинуть и дело, на котором настаивала Англия. 29 декабря 1791 года состоялось подписание мирного договора с Портой. Вторая русско-турецкая война была окончена. Англия добилась, чего хотела.

В этот момент Екатерина была просто сражена неожиданно постигшим ее ударом — кончиной Г. А. Потемкина. Тяжело переживая его смерть, она жаловалась, «что не успевает приготовить людей: теперь не на кого опереться»⁷.

Между тем надо было жить дальше, привыкая к новой для себя ситуации. И надо было налаживать беспрецедентно обострившиеся отношения с Англией.  Еще в 1766 году был заключен русско-английский договор о мире, дружбе, согласии и торговле, где из 26 статей 25 было посвящено коммерции. Срок действия торговой части договора был определен в 20 лет. В 1787 году этот срок истек, и Англия неоднократно поднимала вопрос о его пролонгации. Но правительство Екатерины II, занятое военным решением одновременно шведского, а главное, турецкого вопросов, не хотело связывать себя новыми обязательствами перед Англией, чьи позиции в переднеазиатском регионе как раз в это самое время и проверялись русским оружием на прочность.

В начале 1790-х годов ситуация изменилась. Теперь уже Россия, может быть в гораздо большей степени, чем Англия, была заинтересована в наведении мостов. В результате достигнутых соглашений летом 1793 года этот договор был продлен еще на шесть лет. А спустя полтора года в Петербурге был подписан новый, «союзно-оборонительный русско-английский договор о взаимопомощи в случае войны с непоименованным неприятелем»⁸.

При столь активной внешнеполитической деятельности, отмеченной сложнейшими поворотами, Екатерина II, будучи при всем том не в лучшей форме, параллельно вплотную занималась улаживанием матримониальных дел своего старшего внука Александра Павловича. К концу 1792 года великий князь сделал свой выбор. Имя невесты было названо. Ею стала старшая из сестер принцесс Баденских Луиза, принявшая в крещении имя Елизаветы Алексеевны.

В декабре дошла наконец очередь и до Алексея, которого, напомню, по той же самой причине ждали в Петербурге в январе 1793 года. Чем все это кончилось, хорошо известно, почему, собственно, и могла возникнуть сама идея открытия для потаенного сына императрицы лицевого счета в зарубежном банке. А вот адрес этого банка подсказала Екатерине всеми своими, хотя и малоприятными, действиями сама Англия.

На фоне только что возобновленного торгового договора как бы в поддержку и развитие добрых экономических и политических отношений с ней и мог быть осуществлен надежный перевод для сына в английский банк.

«Английские деньги» Екатерины II

А что означает на языке межгосударственных отношений денежный вклад в зарубежный банк? Это есть не что иное, как инвестиции в экономику данной страны. Если это не дружеский акт по отношению к этой стране, то что это? Значение этого акта как инвестиции обязывало. Поэтому речь могла идти о сумме только с большими нолями, а из-за мелочи нечего было и заводиться. Из этого и следует исходить в определении самой суммы перевода.

По документам известно, что государыня держала свои сбережения в разных финансовых учреждениях России. В Государственном Заемном банке — чуть больше 80 000 рублей, а в Сохранной казне — свыше 310 000 рублей. Понятно, что рассматривать даже суммарно эти деньги как возможные инвестиции всерьез не приходится. А поскольку сохранившиеся архивные документы поясняют, как ими впоследствии распорядилась императрица, то мы и оставляем эти накопления государыни в стороне.

Как явствует из ежегодных «Окладных книг приходу—росходу Кабинетных Ее Величества денег», там в остатке также обозначены, как правило, суммы в несколько сот тысяч рублей. Но главное, учет всем поступлениям, тратам и остаткам ведет целая контора, и потому осуществить тайное изъятие этих денег сложно. Могут возразить: а что, разве из Заемного банка и Сохранной казны это сделать было бы легче? Да, и намного, поскольку во главе этих ведомств стоял тогда Петр Васильевич Завадовский. Он же — в прошлом фаворит императрицы (1776), он же — опекун А. Г. Бобринского (1787), а значит, человек, приобщенный к сугубо личным тайнам Екатерины, и уже поэтому властью, ему данной, смог бы выполнить деликатное поручение тихо и незаметно.

Но даже если государыня и решила бы воспользоваться своими кабинетными деньгами, то в «Окладной книге» была бы сделана соответствующая, предусмотренная для подобного рода случаев запись: «на известное Вашему Императорскому Величеству употребление». И хотя такие записи встречаются, и не раз, но каких-то ошеломляющих цифр за ними не стоит. И значит, искать «английские деньги» надо где-то в другом месте.

В ту пору в России уже существовала, хотя и не очень пока развитая, молодая по сравнению с зарубежными аналогами, банковская система, зародившаяся еще в эпоху царствования императрицы Елизаветы Петровны. Сюда входили: Государственный Заемный банк (1754), Сохранная казна (1772), Дворянский банк (1786). Но все же главным среди них был Государственный Ассигнационный банк (1769). Именно в нем и держала Екатерина II свои огромные личные сбережения, исчислявшиеся 10 000 000 рублей. Таков был ее капитал к началу 1794 года. Выявленная нами цепочка воспоследовавших затем действий позволяет нам с уверенностью предполагать, что именно эти деньги, причем все до копеечки, и ушли за рубеж, учитывая их назначение и к тому же для придания большей весомости финансового вливания в английскую экономику. А иначе на Британских островах могли бы усомниться в искренности проявляемых дружественных чувств, в которых пыталась заверить Англию Россия.

Не исключено, что в определении суммы перевода мог сыграть свою роль сугубо, казалось бы, частный момент — размеры процентной ставки. Она в ту пору составляла большей частью 5 процентов годовых, распространяясь не только на личные вклады, но даже государственные займы. 5 процентов годовых от 10 миллионов — это 500 тысяч рублей годового дохода. Ровно столько получал ежегодно на свое содержание его императорское высочество великий князь Павел Петрович. Этой суммой мать вполне могла уравнять своих сыновей. Предположение не столь уж беспочвенное, как это может показаться на первый взгляд. Ведь оба они со дня своего рождения жили во дворцах. Правда, «Охотничий домик» Елизаветы Петровны под Петербургом, где провел первые годы жизни Алексей, был в несколько раз меньше Зимнего дворца, но тем не менее и тот дом, и другой изначально были императорскими. Лишь одним рангом уступал воспитателю Павла — канцлеру Н. И. Панину (1-й класс Табели о рангах) первый воспитатель Алеши — камергер В. Г. Шкурин (2-й класс Табели). В Кадетском корпусе с Алексеем занимались не в общем классе, а индивидуально, как и с великими князьями. У кадета Бобринского был свой выезд, так же как и у Павла Петровича. Наконец, невесту, хоть и не состоявшуюся, для своего бастарда царственная мать приискала из немецких принцесс, так же как и для своего старшего сына, а затем и для внуков. Необходимо и эти обстоятельства иметь в виду, дабы представлять, из каких соображений могла исходить Екатерина, определяя размеры английского вклада.

При этом императрица хорошо помнила и миллионный долг, висевший над Алексеем еще со времен его путешествия по Европе. В связи с этим удовлетворение парижских и других кредиторов не должно было ощутимо сказаться в дальнейшем на его финансовом благосостоянии. Общая цифра денежного перевода сложилась с учетом нескольких факторов: и официального, и тайного, и житейского.

Теперь дело упиралось только в одно: как осуществить этот перевод. Вопрос не столь уж риторичен, как может поначалу показаться, поскольку сам факт должен, с одной стороны, оставаться тайной, а с другой — носить вполне официальный и даже представительский характер.

Памятуя, что дата основания «Берингс-банка» до странности совпадает со временем, когда разворачиваются интересующие нас события, невольно закрадывается мысль о его русском происхождении. Или, скажем осторожнее, о содействии России в его возникновении.

Но мог быть и совершенно иной вариант. Как раз в 1792–1793 годах банкирский дом английского происхождения «Гопе и Ко» в Антверпене, с которым, напомню, Россия очень часто заключала разного рода финансовые сделки, вплоть до государственных займов, перевел свои активы в Англию, опасаясь ставшей вполне ощутимой агрессивной политики наполеоновской Франции. Не исключено, что часть своих капиталов «Гопе и Ко» спрятали в «Берингс-банке». Учитывая, что возникновение предприятия братьев Берингов падает на то же самое время, можно предположить, что их финансовое детище представляет собой вновь образованное дочернее отделение «Гопе и Ко».

Не прямое, но косвенное подтверждение выдвинутой нами версии мы находим в бумагах графини Анны Владимировны Бобринской, которая после смерти своего мужа Алексея Григорьевича продолжила поиски «английских денег». В одном из писем, являющихся, судя по всему, очередным в переписке с неназванным корреспондентом, она пишет буквально следующее: «Примите во внимание, что большая часть изложенных фактов, а также требований о выдаче этих денег должна находиться в бумагах знаменитого негоцианта Гопе, которому было поручено вести переговоры, касающиеся данного предмета». Как выясняется из письма Анны Владимировны, Гопе «нащупал следы этого дела в копии бумаг»⁹. Сразу же возникают вопросы: кем поручено и почему именно банкирскому дому Гопе? Как вообще возникло это имя? Но для нас в данном случае важно само упоминание «дома Гопе», который почему-то оказался единственным из всех банкирских домов, как в Голландии, так и на Британских островах, задействованным в истории с поиском там денег семейства Бобринских. Только ли потому, что финансисты Гопе были самыми крупными и самыми известными в Европе? Или потому, что это имя зафиксировано в соответствующих документах, имеющих к данному делу самое непосредственное отношение? Тогда обращение к «дому Гопе» абсолютно оправданно и носит в этом случае целенаправленный характер.

Мы не настаиваем на этой версии. Но ясно одно: Екатерина II никогда, ни под каким видом не вложила бы свои деньги в молодой, только что созданный банк, если бы за ним не стояла хорошо и давно известная ей, проверенная не раз на деле фирма.

Попробуем встать на место Екатерины и рассуждать с ее позиций. Если вдруг случится так, что кто-нибудь начнет доискиваться этих денег, узнав об их английском адресе, то, учитывая, что их перевела сама императрица, станут искать где угодно, но только не в маленьком, только что созданном и еще никак себя не зарекомендовавшем банке. Действовать императрица, по логике вещей, должна наверняка, и потому она воспользуется проверенным финансовым учреждением с многолетними традициями и авторитетом.

Но этот план мог быть рассчитан ею, так сказать, для внутреннего пользования. А вот перед английской стороной она должна была предстать отнюдь не как частное лицо, но как лицо государства. Поэтому к делу могли быть привлечены, как нам представляется, не просто официальные люди, пользующиеся ее доверием, но так или иначе посвященные в материнскую тайну.

Как практически мог быть осуществлен этот перевод? Казалось бы, вопрос риторический, поскольку именно в Государственном Ассигнационном банке была создана специально для этих целей предусмотренная Уставом ГАБ «Контора по иностранным оборотам, то есть отпуску меди за границу, выписке из-за границы золота и серебра, переводам капиталов в иностранные государства»¹⁰ и т. д. К тому же, а возможно, именно в силу связи этого банка с заграницей, он находился под особым покровительством государыни. Но тогда надо было бы так или иначе посвятить в суть дела директора Государственного Ассигнационного банка Петра Васильевича Мятлева. В противном случае из-за недомолвок могли возникнуть разного рода слухи, пересуды и прочее. А главное, нет никакой гарантии, что вся эта история, которая должна была оставаться тайной внутри страны, не дойдет до ушей великого князя Павла Петровича, от которого таким способом и спасала своего бастарда Августейшая мать.

Кроме того, хотя П. В. Мятлев был, по словам князя И. М. Долгорукова, «тонким и просвещенным царедворцем, который долго был на самом лучшем счету при дворе Екатерины II»¹¹, тем не менее он не был своим человеком, посвященным в личные дела и тайны императрицы. Поэтому прямая задействованность Мятлева, то есть перевод денег в Англию непосредственно через его банк, остается под большим вопросом, что не исключает его чисто технического участия во всей этой истории. Но об этом чуть позже.

Было в России и еще одно учреждение, в функции которого входила связь с зарубежными банкирскими домами. Это Государственное казначейство. В отличие от ГАБ, прерогативой которого был вывоз денег за рубеж, Государственное казначейство, кроме всего прочего, ведало ввозом денег из-за границы, включая и внешние займы.

Формально казначейство больше подходило потому, что являло собой во времена Екатерины II исполнительную власть, ведавшую доходами и расходами, ревизией счетов и взысканием недоимок. Иными словами, стоявший во главе казначейства генерал-прокурор держал в своих руках все нити финансового управления страны.

Как видим, лицо более чем официальное — главный финансист Российского государства. Куда же больше? Титул государственного казначея оказывается даже куда представительнее, весомее, нежели пост директора Ассигнационного банка. Таким образом, осуществленный через Государственное казначейство денежный перевод на выходе обретал совершенно иной статус — репрезентативный, что и было нужно Екатерине.

Не будем забывать, что мы имеем дело с политиком высочайшего класса: тонким, умным, расчетливым и дальновидным. Поэтому прямолинейных действий, простых и стандартных решений, позволяющих легко и в кратчайшие сроки достичь конечной цели, ждать не приходится. В данном случае императрице выгоднее было придерживаться принципа: тише едешь — дальше будешь.
Императрица, похоже, предпочла использовать казначейство, откуда, пользуясь официальным прикрытием, деньги уже легко могли уйти за границу. А предлог мог быть самый разный: для расчета с кредиторами за те или иные поставки, помощь субсидиями нашим же торговым или военным экспедициям, что обеспечивало именно казначейство. А учитывая, что к концу 1790-х годов Россия накопила долгов на сумму, превышающую 55 млн рублей, в казначействе перевод крупной суммы вполне мог сойти за частичное погашение государственной задолженности и не вызвать у задействованных в этом деле чиновников ни малейшего удивления или даже сомнения.

И все же не покидает ощущение, что участие казначейства во всей этой истории слишком сложно и, мягко говоря, коряво, как всегда бывает, когда идут в обход. Но надо учитывать, что с самим генерал-прокурором Екатерина была связана напрямую, можно сказать, родственными узами.

С конца 1792 года эту должность занимал Александр Николаевич Самойлов, племянник Г. А. Потемкина. Он же — шафер на тайном венчании императрицы и Светлейшего князя. Он же — опекун их дочери Е. Г. Темкиной, чьи первые годы жизни прошли в семье матери А. Н. Самойлова, родной сестры Г. А. Потемкина. Поэтому Екатерина и отдала предпочтение Самойлову, а не Мятлеву, возложив на Государственный Ассигнационный банк в этом деле лишь сугубо технические функции.

О том, что это было именно так, свидетельствует одно очень важное обстоятельство. Вскоре после возобновления торгового договора с Англией из-под пера государыни в 1794 году вышло подряд несколько указов. В соответствии с ними из Государственного Ассигнационного банка началось усиленное нагнетание денежной массы не куда-нибудь, а в казначейство:
— по указу от 20 апреля — 1 000 000 руб.;
— по указу от 21 мая — 3 000 000 руб.;
— по указу от 7 мая — 3 000 000 руб.;
— по указу от 23 июня — 23 000 000 руб.

В общей сложности только с апреля по 13 декабря 1794 года из ГАБ в Государственное казначейство было переведено 26 500 000 рублей. Примечательно, что перевод оставшихся 3,5 млн рублей растянулся на целых восемь месяцев и завершился лишь в августе следующего, 1795 года. В результате всех этих операций на счету Кабинета в ГАБ осталось всего лишь 895 952 рубля 99 3/4 копейки. Но, как оказалось, эти деньги представляют собой долг Кабинета Ассигнационному банку, о чем и было записано в Высочайшем именном указе от 26 марта 1796 года, отсрочившем «платеж должных Кабинетом Ее Императорского Величества Ассигнационному банку 895 952 рубля 99 3/4 копейки на 4 года»¹². А это означает, что в итоге Екатерина осталась не только на нуле, но даже в минусе. При этом нам не удалось обнаружить ни одного документа, санкционировавшего снятие денег конкретно с лицевого счета императрицы (Кабинета). Но таких документов могло не быть вообще: уставы и банка, и казначейства предусматривали обязательным к исполнению не только письменных, но и устных Высочайших распоряжений, чем и могла воспользоваться Екатерина, учитывая повышенную секретность дела. Таким образом, мощный финансовый поток, организованный поистине с государственным размахом, оказался хорошим прикрытием для перевода из ГАБ в казначейство десяти миллионов, принадлежащих лично самой государыне.

Примечательно, что в некоторых «рапортах» Мятлева о передаче денег фигурирует все та же общепринятая тогда формула: «На известное Вашему Императорскому Величеству употребление».

Доверенные лица

К сожалению, нам не удалось найти ни одного документа, проливающего хоть какой-то свет на конечную цель, ради которой в Государственном казначействе в течение всего 1794 года собирались такие огромные деньги. Собирались не сразу, а в несколько заходов. Мы насчитали их более двадцати. Но вот «употребление» этих денег нам выяснить так и не удалось.

Вместе с тем из «Всеподданнейшего рапорта генерал-прокурора А. Н. Самойлова о государственных доходах и расходах за 1794 год», датированного декабрем того же года, явствует следующее. По «Всевысочайшему Вашего Императорского Величеству указу, данному мне 23 июня 1794 года (то есть в тот же самый день, что и указ Мятлеву о переводе 23 млн рублей из ГАБ в казначейство. — М. П.), начал я того же месяца... делать переводы в Амстердам, к тамошним банкирам Гопе с тов.». Этот документ для нас во всех отношениях очень важен.

Во-первых, как выясняется, «Всевысочайший указ» последовал в ответ «на поднесенный» ее величеству «план о платеже процентов и капитала по займам, вне Государства поставленным» (выделено мною. — М. П.). Иными словами, речь идет о займе, взятом не государством, а частным лицом. Но если «платеж процентов и капитала» по такому займу осуществляет сам главный казначей Российской империи, то частное лицо в этом случае вырисовывается само собой. И имеет это частное лицо дело все с тем же банкирским домом «Гопе и Ко», с которым казначейство привычно сотрудничало от имени государства, но уже в лице императрицы. Мы располагаем многими сведениями о внешних долгах России эпохи царствования Екатерины II, но данный «займ, вне государства поставленный», является единственным в своем роде, а главное — это прекрасный аргумент для перевода «капитала» от частного лица на покрытие частного долга. Но поскольку частное лицо — более чем официальное, от которого зависит, быть или не быть самому главному казначею, то последний и действует «с нужною предосторожностью в избрании по выгоднейшим курсам». Судя по представленной здесь же Курсовой ведомости на 1794 год, где фигурируют только голландские гульдены и английские фунты стерлингов, рубль дороже всего стоил в период с мая по сентябрь 1794-го. И именно в эти месяцы шел активный поток денежной массы из Ассигнационного банка в казначейство. «Но воспоследовавшие в Голландии военные обстоятельства, — конкретизирует далее Самойлов, имея в виду наполеоновскую агрессию, — действовали столь сильно на все денежные операции, что и переводы отсюда в Амстердам вовсе остановились... А как государственные надобности необходимо требовали, — словно намекая на что-то, отчитывался генерал-прокурор, — доставления (выделено мною. — М. П.) туда фонгов... продолжал я перевод в Амстердам денег на Лондон»¹³. Заметьте, не «через», а «на Лондон», что предполагает, на наш взгляд, не транзит через Лондон, а лондонский адрес компании, действующей в Амстердаме. Или же финансового учреждения, основанного ею, но существующего здесь, в Лондоне, под другим именем. Времена тогда были трудные, и афишировать свою разветвленную банковскую сеть «Гопе и Ко, было небезопасно, о чем мы уже говорили. Потому Самойлов, ссылаясь на «военные обстоятельства», в целях «нужной предосторожности» не указывает ни названия, ни адреса самой компании.

При этом операция, как мы и предполагали, осуществляется как частичное погашение российского долга «Гопе и Ко». Обращает на себя внимание одна любопытная деталь.  Если сам долг, его процентное обслуживание и перечисления непосредственно в Амстердам даны в цифровом значении, то все, что касается перевода «на Лондон», обозначено довольно глухо. Констатируется лишь сам факт, объясняются — на всякий случай, для посторонних глаз — причины изменения маршрута, хотя денежный курс рубля и в Голландии, и в Англии в эти месяцы практический единый. Но разницы всего в один номинал оказывается достаточно, чтобы сменить «Амстердам на Лондон». А падение курса, причем одновременно и в той, и другой стране, началось действительно в сентябре 1794 года, почему якобы и перевод денег затормозился. И хотя внешне все выглядит достаточно убедительно, тем не менее не покидает ощущение, что главная информация в «рапорте» заложена между строк, и кажется, что и сам автор «рапорта», и его получатель прекрасно понимают, о чем идет речь. Только ли о долге? И о долге ли вообще?

В ходе нашего расследования открылась еще одна любопытная подробность. Уже к концу сентября, то есть к моменту падения курса, сумма переведенных из ГАБ денег в казначейство перевалила за 10 млн рублей. Поскольку деньги за рубеж Самойлов начал переводить одновременно с их поступлением из Ассигнационного банка, то мы вправе предположить, что к тому же самому сроку — концу сентября — в Лондон была успешно переведена вся сумма, выделенная для Алексея его царствующей матерью. Не потому ли затормозился перевод денег не только в Амстердам, но и «на Лондон»? А вскоре Высочайшим указом от 24 ноября 1794 года, в день тезоименитства государыни, генерал-прокурор, государственный казначей, член Государственного Совета и кавалер А. Н. Самойлов был удостоен высокой награды — ордена святого и благоверного князя Александра Невского. Занимая одно из первых мест в иерархии российских орденов, он был не только сугубо военным. Его вручали за заслуги и на государственном поприще также. Но заслуги эти как в том, так и в другом случае должны быть не просто особые, а выдающиеся. А. Н. Самойлов был человеком военным и даже в чине генерал-поручика. Но начиная со своей казначейской деятельности (с конца 1792 года) ни в каких баталиях не участвовал и как стратег никаких военных операций не разрабатывал, разве что финансовые. И следовательно, чтобы заслужить столь высокую награду, надо было совершить что-то экстраординарное. Между тем, просматривая документы Государственного казначейства за 1793–1794 годы, ничего сверхъестественного в работе ведомства Самойлова мы не обнаружили. Все идет своим чередом. Но может быть, заслуга генерал-прокурора как раз и состояла в том, что при нем подведомственное ему учреждение работало в своем привычном режиме, как всегда, только успевая закрывать одну брешь за другой. При этом даже в таких трудных экономических условиях казначейству удалось как раз в эти годы поднять годовое содержание императрицы до четырех и даже пяти миллионов рублей. Это ведь тоже достойно похвалы и благодарности, почему в январе следующего, 1795 года, за месяц до заключения русско-английского военного договора, ему был пожалован титул графа Российской империи. Ну а то, что перевод 10 млн рублей в казначейство, погашение им российского долга банкирскому дому «Гопе и Ко» и вручение главе ведомства столь высоких наград до удивления совпали со временем активного выравнивания российско-британских отношений, так это, видимо, чистая случайность. Чего не бывает в деятельности государства, где внешняя политика и политика внутренняя, продолжая одна другую, настолько тесно переплетены, что совпадения не только не исключаются, но даже предполагаются.

Императрица, как известно, была слишком опытным и предусмотрительным человеком. И в данном случае она должна была взять в расчет возникновение, так сказать, нештатных ситуаций, когда Алексей по тем или иным независящим от него причинам не сможет заполучить свои деньги сам и вынужден будет прибегнуть к услугам доверенного человека. Поэтому она могла капитал перевести для него, а счет открыть на предъявителя. Тем более что такой способ оформления вкладов уже тогда был достаточно распространенным. Но в таком случае вклад на предъявителя делал доступ к нему практически свободным. И следовательно, императрица не могла пустить столь серьезное дело на самотек и никак не защитить такие огромные деньги. Возможность их получения по сути своей должна была оставаться свободной, но по форме — предельно ограниченной. Иными словами, для получателя предъявление только одного банковского билета, учитывая, что он не поименован, должно быть явно недостаточно. Он обязан, видимо, был представить какую-то специальную бумагу с соответствующим, возможно, заранее оговоренным текстом или же заверенную чьей-то, также заранее известной подписью. Чья же подпись могла стоять на таком документе? Одного из двух. Или А. Н. Самойлова — главного казначея, или, скорее всего, П. В. Завадовского — официального опекуна А. Г. Бобринского, который, как подопечный, был лишен прав самостоятельности юридического лица. Поэтому более логичным и представляется присутствие подписи именно Завадовского на документе, открывающем доступ к английским деньгам. Подпись же самой Екатерины, как нам кажется, должна быть исключена, так как вся эта финансовая операция предполагалась как раз на тот случай, когда она, в силу возможных драматических коллизий, уже не сможет помочь своему сыну. А возможность получения им своих денег должна быть тем не менее обеспечена полностью.

Вся эта операция была рассчитана, видимо, на то, что Алексей со временем узнает об этих деньгах или от самой матери, или — в случае возникновения экстремальной ситуации — от П. В. Завадовского. Участие посторонних, непосвященных лиц, естественно, не предполагалось.

Но обстоятельства, как известно, выше нас, и жизнь предложила свой вариант, который даже в страшном сне не мог присниться Екатерине.

Продолжение следует...

Примечания
1. Русский архив. 1876, № 8. С. 12.
2. РГАДА, ф. 14, оп. 1, ех. 31, ч. 1.
3. РГАДА, ф. 1412, оп. 1, ех. 7.
4. Век Екатерины. Дела балканские. М., 2000. С. 234.
5. Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследство Петра. М., 1987. С. 219.
6. Дашкова Е. Р. Записки. Л., 1985. С. 245.
7. Памятные записки А. В. Храповицкого. М., 1990. С. 252.
8. Похлебкин В. В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет. Справочник. М., 1995. С. 738–739.
9. РГАДА, ф. 1412, оп. 1, ех. 53.
10. Бржевский Н. Государственные долги России. СПб., 1884. С. 61.
11. Знаменитые россияне XVIII–XIX веков. Биографии и портреты. СПб., 1996. С. 266.
12. РГАДА, ф. 129, оп. 3, ех. 40542.
13. РГАДА, ф. 1239, оп. 3, ех. 40416.